Ирина Толкачёва
О книге «Осеев». Эссе-рецензия


Книга «Осеев» - плод семилетней работы, проект, который при внимательном рассмотрении ощущается очень личным. Это герметичная, тщательно проработанная реальность, которая требует от зрителя интеллектуальной и эмоциональной вовлеченности. Поэтому я собираюсь рассмотреть его, исходя из собственного экзистенциального опыта жителя Замкадья, и начну с лирики. Первая уверенная ассоциация – архетипическое сновидение: чужой район в сумерках, из которого нужно выбираться, но непонятно, куда идти, в какой автобус садиться, а если сел – то непременно заедешь ещё глубже в тоскливые незнакомые пространства. Полагаю, что те, кому тоже снятся подобные сны, согласятся со мной. Вторая ассоциация – «некоторые области ада», иллюстрация к Данте или Сведенборгу – тоскливая бескрайняя безнадежность. Однако за этими мрачными лейтмотивами, разумеется, находится ещё несколько уровней прочтения.

Книга о заброшенных или полуобжитых новостройках вокруг Москвы, несомненно, уверенно встаёт в ряд исследований городского постсоветского ландшафта. Александр Гронский Максим Шер, Сергей Новиков, Павел Отдельнов, Федор Конюхов, Петр Антонов, Анастасия Цайдер, Дмитрий Лукьянов, Роман Мокров, Юлия Роднина, Денис Бычихин, Алиса Липеровская – далеко не полный список авторов (разной степени известности и институциональной представленности), изображающих типовую повседневность на протяжении последних 10-12 лет. Этот список продолжает пополняться, несмотря на неоднократно констатированную самими художниками устарелость языка, на котором они говорят. (Не все, но значительная их часть). Однако очевидно, что именно на этом языке – отстранённом и безэмоциональном (с вариациями) deadpan сказано ещё не всё, что должно быть сказано. Описание и рефлексия, психологическое и политическое, углубление в историю и память, попытки объяснить и обжить унылое настоящее – всё выстраивается вокруг феномена «типового», в котором жило и живёт большинство авторов и критиков.

На мой взгляд, в подобных исследованиях в разных пропорциях неизменно присутствуют две составляющие, которые я всегда субъективно считываю как зритель. Одновременно на поверхность всплывают с одной стороны серость, безнадёжность, пустота, пустырь, «вечное русское Нигде», - как определила его Ирина Кулик, бедность, бессмысленность и прочие негативные факторы. С другой стороны – ностальгия, умиление (часто и то, и другое приправлено спасительной иронией), любование деталями – всё то, что, пожалуй, точнее всего определить словом «уют». Упоминаемое всеми название знаменитого паблика «Эстетика ебеней» как нельзя лучше обозначает сочетание этих феноменов. Само появление и популярность этой группы и подобных ей в соцсетях, – весьма симптоматично.

Кажется, что это происходит от осознания того, что ничего другого у нас нет и, вероятно, не будет. Если сосредоточенно погрузиться в книгу, возникнет сомнение в том, есть ли на земле вообще какой-то иной ландшафт. Этому ощущению способствует ритм и организация книги, а также невероятная красота тщательно отобранных фотографий, каждая из которых формально выверена. (Фотография на стр. 42-43 лично для меня является кульминацией «Осеева» и символом всей этой сновидчески-хтонической реальности). Осеев – это место, где «уют» и вечное тоскливое запустение находятся в состоянии незыблемого равновесия. Это равновесие утверждается всем строем книги и проекта в целом. В первом «документальном» тексте семейство К. делится надеждами на лучшую жизнь и готовностью любить место обитания: «Все были на равных, чувствовали себя уютно и в безопасности…». Завершающий текст Елены С. констатирует безнадежность ситуации, обман всех ожиданий и отсутствие желания сопротивляться. Бесполезно пытаться что-то изменить, да и незачем.

Интересно, что изобразительный ряд книги развивается в противоположном направлении, что отмечает и сам автор: «…в последовательности фотографий, на мой взгляд, можно уловить идею перехода от опустошённых мест, выглядящих абсолютно заброшенными к почти что обжитым локациям. Я делал это для того, чтобы постепенно, по мере изучения книги становилось понятно, что нет никакого таинственного Осеева, а вместо него есть что-то привычное и очень знакомое».

Все фотографии в книге, в сущности, показывают одно и то же, ни на одной из них нет людей (за исключением фотографии семьи новосёлов в начале книги) и ничего не происходит. Половина из них минималистична и заполнена однородными текстурами. Но история Осеева предполагает внимательное изучение, вчитывание во все тексты, рассматривание и сопоставление. Желание отделить правду от вымысла, расшифровать всё, что кажется зашифрованным, заставляет читателя вглядываться в эти не слишком богатые занимательными подробностями изображения пристальнее, чем он смотрел бы на них в ином случае, и это приводит к интересному эффекту. Я бы сказала, к ещё большему усилению эффекта сновидения. Начинаешь видеть детали, которые хочется объяснить, но ответов нет и, кажется, не предполагается. Мертвая собака на пустыре выглядит естественно, но через несколько страниц мы встречаем гигантскую игрушечную собаку, пережившую не один сезон на улице, и уже не уверены в том, правильно ли интерпретируем увиденное. Что это за портрет на вбитом в землю столбике посреди поля? Это неоформленная могила или кенотаф? Что за спиной фотографа – кладбище (это бы всё объяснило) или такой же пейзаж как и перед ним (тогда вообще ничего не понятно)? Имеет ли какой-то символический смысл голова манекена среди строительного мусора, и при каких обстоятельствах она могла там оказаться?

Личностный пласт смысла «Осеева», побуждающий зрителя-читателя размышлять о собственных взаимоотношениях со средой, органично сосуществует с политическим подтекстом всей работы. Проект легко прочитывается как социально-политический памфлет (статья из журнала «Пространство и время» проясняет курс дела), хотя при более внимательном рассмотрении становится очевидно, что это не совсем так. Владимир Селезнёв, говоря о своём замысле, отмечает, что проект шире чем «Москва» или «Россия», что он о психологии потребителя, рождающей спрос на подобную архитектуру, о массовом сознании, о современности и возможном будущем, «архетипе современной городской среды», но одновременно констатирует невозможность оторваться от контекста (в том числе личного опыта). Бесспорно, здесь не уйти от ситуации, которую обозначил, в частности Максим Шер: «…в нашей герметической политической реальности даже краеведческий арт-проект приобретает черты политического перформанса». Многие российские фотографы, исследующие окружающий ландшафт в сходной эстетике, осмысливают наследие советского прошлого, а автор «Осеева» говорит о настоящем и будущем, одновременно визуально декларируя безвременье и вечность. А зритель, живущий в повсеместном «Осееве» принимает все эти возможные интерпретации «с тревогой и опасением глядя в пустые окна» или «чувствуя себя уютно и в безопасности». Финал этого совокупного сюжета открыт.